НАЗАД К ОГЛАВЛЕНИЮ

ГЛАВА I.  Ф.В. РОСТОПЧИН 

В ЦАРСТВОВАНИЕ ПАВЛА I

Федор Васильевич Ростопчин родился 12 марта 1763 г. в городе Ливны Орловской губернии.[1] Впрочем, на этот счет не существует единого мнения. Так личный  секретарь и  близкий друг  графа  А.Я.   Булгаков полагал,    что он родился  12 марта 1765 г.  в  Москве.[2]  Согласно   родословной  росписи, приведенной у  В.В. Руммеля и В.В. Голубцова,[3] основателем рода Ростопчиных был крымский татарин Давыд Рабчак, живший  в начале XV столетия, сын  которого Михаил Ростопча   около 1432 г. поступил на службу к московским князьям. Его потомки высоких должностей не занимали и большого состояния не имели. Так Ростопчиных нет в Дворцовой тетради, однако, 14 дворовых сынов боярских Ростопчиных перечислены в Тысячной книге 1550 г.[4] В основном это провинциальные помещики, проживавшие в Тверском уезде,  Клину, Ржеве, Торжке и Белой. Однако, неизвестно были ли представители двух последних линий потомками Михаила Ростопчи, так как они не указаны в родословной росписи. Отец будущего графа Василий Федорович, участник Семилетней войны, вышел в отставку в звании майора и жил безвыездно в своем поместье Ливны. Мать будущего графа умерла очень рано в 1766 г. и мальчик остался полностью на попечении отца, не жалевшего денег на воспитание сыновей.

В 10 лет Ростопчин был зачислен в лейб-гвардии Преображенский  полк и уже в 1785 г. имел звание подпоручика. На следующий год, пресытившись военной службой, Ростопчин взял продолжительный отпуск и отправился за границу. Он посетил Францию, германские государства и Англию, побывал во многих столичных городах. Хорошие рекомендации, полученные в России, позволили молодому дворянину близко сойтись с русскими дипломатами в иностранных столицах:  послами в Прусском королевстве графом С.П. Румянцевым и в Англии С.Р. Воронцовым, с которым у него завязалась самая теплая дружба, не прекращавшаяся до самой смерти.

О своем путешествии Ростопчин оставил записки,[5] написанные живым языком, в которых он с юмором описывал царившие в Пруссии порядки, нравы и обычаи местного общества. Уже  первые строки произведения настраивают на веселое чтение: «Город Цилинцинг  мал, дурен и ничего не заключает примечания достойного; в нем, так как и во всех немецких маленьких городах, лучшие строения – ратуша, кирка и почтмейстеров дом. Тут начинается прусское владение, немецкий язык и курс терпения. Несчастный русский путешественник, плачь и сокрушайся о ямщиках! Забывай, что лошадь может  бежать рысью и скакать! Мужайся и терпи! Ты знаешь, как варвары мучают христиан; но их искупают из плена, а тебя почти ничто спасти не может».[6]

Впрочем, свое путешествие молодой человек посвятил не только забавам, а постарался извлечь из него максимальную пользу. Так в Лейпциге он посещал лекции в местном университете, в Берлине изучал математику и фортификацию. Вернувшись в 1788 г. в Россию, Ростопчин отправился на русско-шведскую границу в главную квартиру русских войск. Этот период жизни будущего графа драматичен. Не имевший высоких покровителей и знатных родственников, молодой и умный человек искал любые пути для карьерного роста и здесь его ждали многочисленные разочарования. Начавшаяся русско-турецкая война разбудила его честолюбивые замыслы. В противовес спокойной карьере гвардейского офицера он отправился под Очаков в свите князя Виктора-Амадея Ангальт-Бернебург-Шаумбургского, где  принял участие в осаде и штурме неприступной крепости. Позже он служил под начальством А.В. Суворова, участвовал в сражениях при Рымнике и Фокшанах. Именно в эти годы между великим полководцем и Ростопчиным завязалась долгая дружба, не прерывавшаяся несмотря ни на какие обстоятельства. В знак особого расположения Суворов подарил молодому человеку походную палатку. С ними связана и известная история, происшедшая несколько раньше, еще в Петербурге. Во время службы в Преображенском полку, когда молодой офицер стоял на посту, проходивший мимо Суворов задал неожиданный вопрос: «Сколько рыб в Неве?» Ростопчин не растерялся и назвал первую пришедшую в голову цифру. Полководец оценил находчивость. О связывавших Ростопчина и Суворова отношениях особенно свидетельствует другой факт. Когда в 1800 г. в Петербурге умирал опальный генералиссимус, у его постели из высших чиновников находился лишь Ростопчин, не побоявшийся пожертвовать своим положением.

Когда князя Шаумбургского направили в армию, воевавшую против  шведов, он вызвал к себе Ростопчина. Молодой офицер принял участие в Финляндском походе, но эта война лишила его единственного брата.[7] Петр Васильевич командовал галерой. В неравном бою, окруженный тремя шведскими кораблями, он предпочел смерть плену,  взорвав свое судно вместе с экипажем. После смерти в 1790 г. покровителя Ростопчина, его приблизил к себе другой знатный иностранец – принц Нассау-Зиген, который доверил ему командовать гренадерским батальоном. За участие в этой войне молодой офицер был представлен к Георгиевскому кресту, однако не получил награду, так как сказывалось отсутствие поддержки в Петербурге. Тогда Ростопчин попросил принца  помочь ему в получении места камер-юнкера. Екатерина II согласилась, однако, соответствующий указ еще год проходил по инстанциям. Увидев такие трудности, принц, которому молодой офицер очень нравился, решил женить его на своей незаконной дочери, предложив в обмен место камер-юнкера. Ростопчин был возмущен и публично назвал этот поступок бесчестным. Таким образом, он лишился последнего покровителя в столице и решил навсегда покинуть Петербург и армию, отправившись в имение отца. Но пришла неожиданная помощь от Воронцова, который рекомендовал Федора Васильевича принцу Вюртембергскому. Принц взял его с собой в Яссы для подготовки заключения мира с Турцией. Однако здесь Ростопчина ожидал новый удар, по прибытии принц практически сразу же скончался. Заболел и сам Федор Васильевич. Но через некоторое время в Яссы прибыл граф А.А. Безбородко, который поручил ему составление журнала и ведение протоколов мирной конференции. Усердие и способности молодого человека так понравились графу, что он отправил его в Петербург с сообщением о заключении мира, прибавив, что Ростопчин является составителем протоколов договора. Благодаря этому, 14 февраля 1792 г. Федор Васильевич все же получил  чин камер-юнкера.

При дворе великой императрицы Ростопчин сразу же приобрел известность как человек веселого нрава, чрезвычайно остроумный, легко сочинявший стихи и пословицы, передразнивавший придворных. «У этого молодого человека большой лоб, большие глаза и большой ум», - сказала о нем императрица графу Мамонову.[8] Но она же дала ему обидное прозвище: «сумасшедший Федька». Ростопчин тяготился своей ролью при дворе Екатерины. В 1787 г. он писал Румянцеву: «Здесь только танцуют. Нет нужды и запирать храм Януса, чтобы предаваться удовольствиям. О войне говорят меньше, нежели о новой опере. Ни от кого не слышим серьезных разговоров. Надо мной смеются, потому что я по утрам занимаюсь науками. Честный человек и глупец здесь синонимы. Тысячу раз я слышал, что вы самый любезный человек, самый умный, но никто не обмолвился о ваших чувствах, вашей душе. Всего более меня сердит, что с такими способностями к наукам и искусствам мы делаем успехи только в костюмах».[9] Подобную оценку своего положения при дворе он давал и в письме Воронцову: «…я приобрел какую-то значительность, достигнутую ремеслом комедианта. Я сам браню себя за это и боюсь…».

В 1793 г. Ростопчин получил назначение, изменившее всю его жизнь, как камер-юнкер он должен был дежурить при малом дворе великого князя Павла Петровича. Новая должность была крайне опасной: с одной стороны можно было заслужить расположение наследника престола, а с другой – попасть в немилость у императрицы. Игнорировать интересы цесаревича и даже насмехаться над ним считалось тогда хорошим тоном при петербургском дворе. Павел отличался тяжелым характером и резко менявшимся настроением. Своеобразными были и его увлечения маневрами, плац-парадами и  муштрой. Ростопчин писал о наследнике престола: «Нельзя без сожаления и ужаса смотреть на все, что делает великий князь – отец… Можно сказать, что он придумывает средства, чтобы заставить себя ненавидеть».[10] Не менее критическое отношение у него вызывали и люди, окружавшие цесаревича, самый честный из которых, по его словам, достоин был быть колесованным без всякого суда.[11]

Тем не менее, Ростопчин серьезно относился к своим обязанностями. Среди других камер-юнкеров считалось хорошим тоном пропускать дежурства, поэтому Федору Васильевичу приходилось оставаться на вторые и третьи сутки. Подобная исполнительность, конечно же, была замечена цесаревичем, который пожаловал ему прусскую форму и назначил капралом гатчинских войск.

Ростопчин относился к своему  возвышению с достаточной долей иронии. Так, вспоминая истинные причины расположения к нему наследника престола, он рассказывал историю о поездке в Пруссию в молодые годы. В одном из немецких трактиров будущий граф  обыграл в карты прусского майора, который, не имея достаточных средств, предложил в качестве платы семейную коллекцию оружия, доспехов, мундиров и других предметов разных времен, относящихся к военной службе. Ростопчин привез коллекцию в России и вскоре слава о ней разнеслась среди молодых офицеров и достигла Павла Петровича. Цесаревич с большим удовольствием осмотрел ее и попросил продать. Ростопчин, не видевший в коллекции особой ценности, подарил ее наследнику, который, лишенный дружеского общения, без сомнения оценил данный жест.[12]

На самом деле все было намного драматичнее. Федор Васильевич оказался между двух огней. М.А. Дмитриевым передана следующая история. В этот период Павел Петрович, желавший хоть как-то отметить старание своего любимца, наградил его орденом святой Анны 4-й степени, на что в соответствии со своим статусом имел полное право. Получив награду, Ростопчин оказался в сложном положении, так как она могла еще больше осложнить его взаимоотношения  с двором в Петербурге, но невозможно было от нее и отказаться. Тогда Федор Васильевич добился аудиенции у царицы, которая, оценив его откровенность, позволила носить орден. Тем не менее, чтобы лишний раз не раздражать придворных, Ростопчин не стал выставлять его напоказ, прикрепив на заднюю чашку шпаги. Цесаревич же, увидев, что его любимец открыто носит награду и, не зная о позволении матери, еще более уверился в смелости и преданности к нему Ростопчина.[13] «Для меня нет на свете ничего страшнее, кроме бесчестия, как благодарность Павла», - писал Ростопчин в одном из писем.[14] Федору Васильевичу нельзя было долго находиться в двусмысленном положении, надо было сделать четкий выбор между неустойчивым положением при дворе наследника, а в то время ходили слухи о намерении императрицы передать престол его сыну Александру, или принадлежностью к блестящему окружению Екатерины II во главе с фаворитом графом Зубовым. Тем не менее, он остался возле Павла. Из мотивов, которыми  он руководствовался,  кроме определенной привязанности к наследнику нельзя исключать и надежду на быстрый взлет в случае его воцарения.

Выйти из опасного положения помогла женитьба на племяннице фаворитки Екатерины II камер-фрейлины А.С. Протасовой – Екатерине Петровне Протасовой. Свадьба состоялась в большой церкви Зимнего дворца 10 февраля 1794 г. в присутствии императрицы. Однако женитьба оказалась одной из причин его скорой отставки.  Ростопчин очень любил молодую жену. Во всяком случае, именно обязанности дежурства при дворе цесаревича, а в том числе и за не вышедших на службу камер-юнкеров, вывела его из себя и тогда Федор Васильевич отправил гневное письмо к обер-камергеру И.И. Шувалову с требованием разобраться и даже назвал своих товарищей негодяями. Письмо заканчивалось следующими словами: «…а что касается меня, то, как у меня нет ни секретной болезни, чтобы лечиться, ни итальянской певицы на содержании, чтобы проводить с нею время, то я буду с удовольствием продолжать нести за них службу при дворе великого князя».[15] Среди задетых письмом был и могущественный граф Валериан Зубов. Императрица с юмором отнеслась к этому посланию, однако, остальные камер-юнкеры потребовали от Ростопчина извиниться перед ними. Когда тот ответил отказом, каждый из них потребовал от него удовлетворения. Соперники были исполнены гнева, но дуэли эти, впрочем, не состоялись, как утверждал Ростопчин, из-за трусости его противников, а по версии его недоброжелателей из-за испуга Федора Васильевича. Один из них Н.П. Панин называл причиной дуэли наглость Ростопчина, а причиной отказа его низость.[16] Сам молодой камер-юнкер вызвал на дуэль одного из распространителей подобных слухов, но об этом доложили Екатерине II, и после следствия Ростопчина сослали в отцовское имение.

Ссылка, в которой он прожил около года, совершенно приблизила его к Павлу Петровичу. Великий князь воспринял всю эту историю не иначе, как проявление крайней преданности. Со времени отъезда Ростопчина он демонстративно не допускал на службу других камер-юнкеров, отсылая их назад в Петербург. После возвращения Павел сразу же приблизил его к себе и не мог уже провести без него ни дня, посылая за ним каждый раз, если любимец не являлся ко двору. Когда 5 ноября 1796 г. Екатерину II сразил удар, одним из немногих людей, уверенных в своем положении был Федор Васильевич Ростопчин. Узнав о критическом состоянии императрицы, он, по просьбе Александра Павловича, немедленно отправился в Гатчину. Через час, в пути он встретился с Павлом, и тот велел Ростопчину следовать возле кареты. Федором Васильевичем были оставлены записки, рассказывающие об этих днях.[17]

«Когда карета остановилась и я, подошед к ней стал говорить, то наследник, услышав мой  голос, закричал: “Ah, c’est vous, mon cher Rostopschin!”[1] За сим словом он  вышел из кареты и стал разговаривать со мною, расспрашивая подробно о происшедшем. Разговор продолжался до того времени, как сказано, что все готово; садясь в карету, он сказал мне: “Faites moi le plaisir de me suivre; nous arriverons ensemble. J’aime a vous voir avec moi”[2]… Попались еще в встречу около 20 человек разных посланных, но их мы ворочали назад и таким образом составили длинную свиту саней. Не было ни одной души из тех, кои, действительно или мнительно имея какие-либо сношения с окружавшими наследника, не отправили бы нарочного в Гатчино с известием; между прочим, один из придворных поваров и рыбный подрядчик наняли курьера и послали».[18]

В Зимнем дворце, наполненном испуганными придворными, Ростопчин постоянно находился при Павле, исполняя различные его поручения. Ему была вручена именная печать нового императора,  которой вскоре опечатали кабинет Екатерины II, ему было поручено разобрать бумаги императрицы. Эти дни показали все достоинства характера Ростопчина, который не собирался мстить своим врагам, и уж тем более не забыл своих благодетелей.

«Граф Безбородко более 30 часов не выезжал из дворца. Он был в отчаянии: неизвестность судьбы, страх, что он под гневом нового Государя,  и живое воспоминание благотворений умирающей императрицы наполняли его глаза слезами, а сердце горестью и ужасом. Раза два он говорил мне умилительным голосом, что он надеется на мою дружбу, что он стар, болен, имеет 250 тысяч рублей дохода и единой просит милости: быть отставленным от службы без посрамления».[19] Через некоторое время, по прошению Ростопчина император заявил, что не имеет ничего против Безбородко. На следующий день во время доклада министра иностранных дел Павел представил ему Ростопчина словами: «Вот человек, от которого я не намерен ничего скрывать». Чуть позже он поблагодарил своего фаворита насчет Безбородко: «Этот человек для меня дар Божий; спасибо тебе, что ты меня с ним примирил».[20]

В дежурной комнате дворца Ростопчин наткнулся на еще недавно всесильного графа Платона Зубова. Тот сидел в углу. Придворные держались от него в стороне и даже лакеи отказывались принести бывшему фавориту воды. Тогда Федор Васильевич лично протянул ему наполненный стакан. Павел I сперва благосклонно отнесся к любовнику своей матери, оставив его в должности генерал-фельдцехмейстера, несмотря на то, что оба его секретаря были помещены в тюрьму и даже подарил ему обставленный дом в Петербурге, взамен апартаментов в Зимнем дворце, доставшихся Аракчееву. Однако вскоре Зубов был отправлен в отставку, а 3 марта 1797 г. выслан за границу.

Когда императрица скончалась, Павел I поручил Ростопчину привести  вместе со статс-секретарем Н.П. Архаровым к присяге графа А.Г. Орлова – одного из убийц императора Петра III.  Ростопчин вспоминал позже: «Весьма бы я дорого дал, чтобы не иметь сего поручения… Николай Петрович Архаров, почти совсем не зная меня, но, видя нового временщика, не переставал говорить мерзости насчет графа Орлова и до того, что я принужден был сказать ему, что наше дело привести графа Орлова к присяге, а прочее предоставить Богу и государю».[21] Несмотря на старания Архарова оскорбить Орлова, по настоянию Ростопчина присяга была проведена в наиболее не обидной для него форме.

В эти дни, по словам Федора Васильевича, «…казалось, все было в положении путешественника, сбившегося с дороги; но всякий надеялся попасть на нее скоро. Все, любя перемену думали найти в  ней выгоды, и всякий, закрыв глаза и, зажав уши, пускался без души разыгрывать снова безумную лотерею слепого счастья».[22]

С воцарением Павла I на Ростопчина посыпались разные милости. Еще до кончины Екатерины II будущий император спросил его, какую бы он должность хотел занимать? Ростопчин ответил, что желал всего лишь быть секретарем по приему прошений. Павел ответил, что не считает эту должность достаточной, а потому назначил его генерал-адъютантом с правом присутствия в Военной коллегии. Ростопчин не считал возможным занимать военную должность, но воля царя была непреклонна. Еще 7 ноября он получил орден святой Анны 2 степени, 12 ноября стал кавалером того же ордена 1 степени. 18 ноября ему был подарен дом между Невой и Миллионной улицей стоимостью в 45 000 рублей. 5 апреля 1797 г. Федор Васильевич был награжден орденом святого Александра Невского и получил поместье в Орловской губернии с 473 крестьянами. С 17 мая 1797 г. он занимал обязанности начальника Военно-походной канцелярии. 17 октября 1798 г. он был назначен исполняющим обязанности кабинет-министра по иностранным делам, а через несколько дней –  третьим присутствующим в Коллегии иностранных дел. Тогда же он был произведен в действительные тайные советники. 24 декабря 1798 г. он был пожалован в командоры ордена Иоанна Иерусалимского, а уже через 10 дней награжден орденом Александра Невского с алмазами. 22 февраля 1799 г. Ростопчин был возведен в графское достоинство Российской империи. 30 марта 1800 г. он был назначен Великим Канцлером ордена Иоанна Иерусалимского и стал кавалером  ордена Большого креста. 20 апреля Павел I хотел возвести его в княжеское достоинство, но, неожиданно, Федор Васильевич отказался от новой милости, попросив отметить его престарелого отца. Отставному майору был присвоен чин действительного статского советника и он был награжден орденом святой Анны 1 степени. 28 июня Ростопчин получил орден святого Андрея Первозванного, а после смерти князя Безбородко 6 апреля 1799 г. был назначен на должность первоприсутствующего в коллегии иностранных дел.

Надо отметить, что Павел очень широко понимал круг обязанностей Ростопчина и ему приходилось выполнять многие другие задания. Среди них и разборка дипломатической переписки Екатерины II, и составление писем к иностранным царствующим особам и правительствам. Наконец, на нем лежала такая нелегкая задача, как переписка с фельдмаршалом Суворовым.  Сам граф так описывал свой распорядок дня при Павле: «…у меня много дела, потому что на моих руках вся воинская часть. Я должен рассылать все приказы государя и получаю все рапорты для представления и прочтения ему. Зная по опыту, как мало можно иметь доверия к секретарям, я делаю все сам, а секретари только  переписывают и содержат в порядке книги. Я изменил образ жизни: обедаю всегда дома, ухожу в 4 часа и возвращаюсь в 9. Разобрав бумаги к следующему дню, в 10 часов ложусь спать. Встаю в 5½ часов, а в 6¼ я уже у государя, при котором остаюсь почти до часу по полудни, занимаюсь рассылкой приказов и чтением всего поступающего по военной    части».[23]

К результатам деятельности Ростопчина за этот короткий пятилетний период следует отнести разработку трех новых военных уставов (одного для пехоты и двух для кавалерии)[24] по прусскому образцу, которые были обнародованы 29 ноября 1796 г.. Эти документы во многом повторяли прусский военный устав Фридриха II, вводили в русской армии инспекционную службу из офицеров, назначаемых непосредственно императором. Пехотный устав употреблялся  с 1792 г. в «гатчинских» войсках и был разработан совместно Ростопчиным и Аракчеевым.

Должность инспектора, была новой для русской армии, однако открывала широкие возможности для выявления недостатков в организации воинской службы. Инспектор, назначаемый лично императором из генералов, имел старшинство над любым офицером и генералом подконтрольной части независимо от звания и года его присвоения, что исключало возможность давления. Инспектор был финансово независим и получал ежегодное жалование в 2000 рублей, ему также возмещались все расходы, затраченные на осуществление служебной деятельности. Он был обязан неожиданно и по возможности  чаще посещать вверенные ему части и составлять ежемесячный отчет, направляемый  лично императору.[25]  Конечно, введение инспекционной службы вызвало определенное недовольство в военных кругах, однако следует отметить, что подобный независимый контроль был несомненным достоинством  новых уставов.

Особое внимание следует уделить внешнеполитической деятельности Ростопчина. Когда в 1799 г. Персия предприняла новое вторжение в Грузинское царство, Георгий XII попросил у Павла I ввести в страну войска и укрепить крепости для обеспечения полной безопасности, а главное полностью присоединить Грузию, установив российскую военную и гражданскую администрацию.  Для себя и потомков  царь желал гарантий сохранения титула и соответствующего дохода. 7 ноября 1800 г. русские войска под командованием генерал-майора Лазарева нанесли полное поражение неприятелю. Под контролем Ростопчина были благополучно завершены переговоры Павла I с Грузинским царем Георгием XII. Были составлены условия, на которых присоединялась Грузия: сохранение внутреннего управления; выбор судей, гражданских и духовных чиновников; Георгий XII оставался на престоле пожизненно, а его сын должен был быть назначен генерал-губернатором с титулом Царя Грузинского. В новую провинцию направлялся лишь императорский представитель для верховного контроля над исполнением законов и порядком, а также дополнительные воинские части для защиты. Таким образом, присоединение Грузии происходило в наиболее мягкой форме, не ущемляющей национальные чувства и интересы царствующих особ. После неожиданной смерти в конце 1800 г. Георгия XII и убийства царицей Марией генерала Лазарева Ростопчину  удалось убедить Павла I в необходимости немедленного присоединения Грузии, указав на ее особое значение в случае обострения восточного вопроса. Все члены царской семьи были отправлены в Россию, а 18 января в Петербурге был обнародован манифест о присоединении Грузинского царства.[26] В нем говорилось о необходимости оградить Грузию от угрозы завоевания иноверцами и междоусобиц из-за раздоров в царской фамилии. Жителям гарантировались все вольности, права и привилегии российских подданных. Окончательное присоединение царства произошло уже без Ростопчина.

Кроме того, граф принимал участие в составлении и ратификации следующих договоров: 17 ноября 1798 г.  с Неаполитанским королевством на 8 лет, направленного против Франции; 16 декабря 1798 г. дружественного на 12 лет, а 7 сентября 1799 г. оборонительного с Португалией; 20 сентября 1799 г. с Баварией, гарантирующего ее защиту; 17 октября 1799 г. оборонительного со Швецией на 6 лет, по которому оба государства должны были содержать вспомогательные войска для совместной защиты, а Швеции разрешалось покупать беспошлинно 50 000 четвертей зерна ежегодно.

В отдельном рассмотрении нуждается политика Ростопчина в отношении Великобритании и Франции, оцениваемая рядом историков как неэффективная и противоречивая. 17 декабря 1798 г. при участии графа был подписан оборонительный союз с Великобританией против Франции, согласно которому Россия обязана была выставить в случае войны 45 тысячный корпус, а Англия должна была его содержать. 10 июня 1799 г. была подписана новая конвенция, в соответствии с которой предполагалось изгнать французов с островов Архипелага и создать там Греческую республику. Россия выставляла 17 593 человека, Великобритания от 8 000 до 13 000, кроме того, она должна была финансировать союзные войска.

Тем не менее, с начала своей внешнеполитической деятельности Ростопчин был сторонником сближения с Францией. Однако интересы российской политики, настроения императора и естественное отвращение к республиканским идеям не позволяли это сделать. В то же время авторитарное правление Наполеона породило у графа надежды на подавление республиканского бунта. В этом смысле Ростопчина нельзя назвать двуличным и непоследовательным. Реальное влияние на российскую внешнюю политику граф стал оказывать лишь после смерти канцлера Безбородко 6 апреля 1799 г., когда он был назначен первоприсутствующим в коллегии иностранных дел. Позже Ростопчин признавался, что обожал Наполеона как великого генерала и подавителя революции. «Я очень часто сожалел, что генерал Тамара, имевший препоручение, в  1789 г., во время войны с турками, устроить флотилию в Средиземном море, не принял предложения Наполеона о приеме его в русскую службу; но чин майора, которого он требовал, как подполковник Корсиканской национальной гвардии был причиной отказа».[27]

Еще в октябре 1799 г. Ростопчин начал интересоваться возможностью сближения с Францией, тем более что политику союзников по коалиции Австрии и Англии в отношении армии Суворова и русского корпуса в Голландии нельзя было охарактеризовать как дружественную. Наполеон также интересовался союзом с Россией, к подобной мысли начал склоняться и Павел I. В конце 1799 г. первому консулу была направлена нота Ростопчина, в которой объявлялось, что дружественные отношения с Россией могут быть установлены только после вывода французских войск с Мальты, из Сардинии, Баварии, герцогства Вюртембергского  и гарантии неприкосновенности королевства обеих Сицилий. Несмотря на резкость заявлений, французское правительство заявило о готовности рассмотреть ноту. Вскоре со стороны Франции последовали дружественные жесты.  Наполеон пригласил к себе несколько пленных русских офицеров. Меч одного из гроссмейстеров ордена иоаннитов был отправлен в Петербург в дар царю. 19 июля 1800 г. Талейран отослал Панину письмо, акцентированное  на оскорбленном чувстве Павла I, в котором говорилось как сильно были обязаны австрийцы и англичане русским войскам, заслужившим самую высокую оценку. При этом сам Бонапарт не участвовал в сражениях и не проливал кровь русских солдат. В знак добрых отношений Талейран предлагал немедленно отправить в Россию 6 тысяч военнопленных при оружии, знаменах и в новых мундирах, пошитых на средства французского правительства.[28]

Это послание попало в руки Ростопчина. Вскоре в Париж был откомандирован генерал Спренгпортен согласно официальной версии для переговоров об обмене военнопленными. Однако в инструкции данной ему правительством говорилось: «Так как взаимно оба государства, Франция и Российская империя, находясь далеко друг от друга, никогда не смогут быть вынуждены вредить друг другу, то они могут, соединившись и постоянно поддерживая дружественные отношения, воспрепятствовать чтобы другие своим стремлением к захвату и господству не могли повредить их интересам».[29]

Несмотря на скромные полномочия, Спренгпортен был встречен французами с ликованиями. Пошив новой формы для русских солдат требовал нескольких месяцев, которые русский посланник проводил на пышных приемах в его честь.

18 декабря 1800 г. Павел I направил Наполеону письмо, в котором Франции предлагался мир. Император писал: «Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».[30]

Новый посланник в Париже С.А. Колычев получил указание от Ростопчина потребовать от Наполеона вернуть Мальту рыцарям, Египет - Турции, восстановить короля Пьемонта на престоле, гарантировать неприкосновенность Баварии, Неаполя и Вюртемберга. В обмен первому консулу предлагался мир и возможность принять королевский титул. Как отмечал В.Н. Виноградов, Наполеон допускался в ряды европейских правителей на определенных условиях.[31]

Изменением внешнеполитического курса России были напуганы сторонники претендента на французский престол Людовика XVIII. Его представитель маркиз Дюмурье при поддержке Панина прибыл в Петербург для того, чтобы предложить Павлу I новый план войны, но  9 января 1800 г. он был встречен Ростопчиным, который передал маркизу тысячу червонцев на обратную дорогу. Панин, был возмущен и писал: «Теперь бросают общее дело с той же поспешностью, с какой за него брались. Если Растопчин останется на своем месте, то через несколько месяцев Россия станет посмешищем Европы…».[32]

Для предотвращения сближения с Францией английский посланник Витворт предлагал Павлу I субсидию на содержание в Европе 60-тысячного корпуса. Однако Ростопчин ответил отказом и вскоре Суворову был отдан приказ вернуться в Россию. После захвата Великобританией острова Мальты Павел I был взбешен и оскорблен. Ростопчин в ультимативной форме потребовал от английского правительства согласия на высадку русского корпуса на острове. 16 августа 1800 г. Ростопчин вместе с Паниным  составили текст декларации о возобновлении вооруженного нейтралитета против Англии. Когда Спренгпортен прибыл в Париж, русскому кабинету стало известно о планах Лондона предложить Павлу I захватить Корсику взамен Мальты. Это была очевидное оскорбление и грубая попытка столкнуть Россию и Францию. Следствием изменения расстановки интересов европейских держав стала разработанная Ростопчиным записка об основных направлениях внешней политики на ближайшие годы.[33] Она была одобрена императором 2 октября 1800 г. и до конца его царствования являлась основополагающим документом.[34] Соответствующий план Панина, предлагавшего создать союз Австрии, Великобритании, и России был отвергнут. В записке Ростопчин подробно рассмотрел баланс сил в Европе и пришел к выводу, что ряд европейских держав потерял всякое политическое значение. Таковыми он считал Голландию и Испанию, полностью зависимые от Франции; Португалию, не имеющую возможности ни принести пользу, ни вред; мелкие Итальянские государства, поддерживающие независимость русскими штыками. Дания из-за постоянной угрозы со стороны Швеции желала постоянного союза с Россией. Старые противники России Швеция и Турция, по мнению Ростопчина, также не представляли угрозы, так как первая являлась лишь орудием других стран, о состоянии второй он дал исчерпывающую характеристику: «Порта, расстроенная во всех частях, отнимает нерешимостью и последние силы своего правления. Все меры, ею ныне предпринимаемые, ни что иное, как лекарство, даваемое безнадежному больному, коему медики не хотят объявить об его опасности».[35] Рассматривая крупные державы, он пришел к выводу, что Австрия практически лишилась сил и значения, ожидая  решения своей участи от Франции. Причиной этому стала бесстыдная политика австрийского правительства. Пруссию интересовало лишь сохранение позиций в Северной Германии и поэтому она готова была следовать в русле французской политики. Наконец, характеризуя политику двух сильнейших европейских стран, он отмечал, что Франция в Европе опасается лишь России, а потому будет искать с ней союза. Англия же, являясь крупнейшей морской и торговой державой, как никто другой была заинтересована в мире, ибо кроме португальских и турецких портов, ее корабли никуда войти не могли. Тем не менее, основой английской политики навсегда останется желание падения Франции.  Несмотря на это, делал вывод Ростопчин, все европейские державы относятся к России враждебно.  Тем не менее, их собственные интересы  приведут к тому, что Наполеон будет искать союза с Россией; Прусское королевство, заинтересовано в сохранении Павлом I мира; австрийские политики будут лавировать между всеми державами, надеясь напасть на Францию; наконец, в Англии считают, что изменения в политике России происходят из-за частой смены настроений у ее императора и могут ввести свой флот в Балтийское море. Однако, подобная демонстрация силы, как полагал Ростопчин, не могла стать большой угрозой для империи, так как военно-морские силы королевства не имели базы на Балтике. Таким образом, заключал граф, все европейские державы  заинтересованы в сохранении мира, так как это принесет им определенные выгоды. Франция окончательно закрепит свое господство на завоеванных территориях. Австрия, займется интригами, с целью восстановления собственной армии и создания антифранцузских союзов. Пруссия значительно усилится, пользуясь поддержкой Наполеона. Англия получит возможность укрепиться в Индии и на долгое время останется первой морской державой. Какую же выгоду принесет России подобный мир? – задавался вопросом Ростопчин, и заключал: «Россия же останется не причем, потеряв 23 000 человек, единственно для того, чтобы утвердить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии князя Суворова». Хватит проливать кровь русских солдат ради чужих интересов, заключал граф, и предлагал свой план действий. Согласно записке, первоочередной задачей России на ближайшие годы должен был стать раздел Турции. К этому он хотел привлечь Австрию, Пруссию и, самое главное, Францию. Характеристика Османской империи как «безнадежного больного» оказалась настолько меткой и остроумной, что еще более столетия она пользовалась широкой популярностью. По плану Ростопчина, Наполеон должен был получить Египет, Австрия – Боснию, Сербию и Валахию, Россия – Румынию, Болгарию и Молдавию, Пруссия увеличить свои владения на севере Германии. Из Греции и островов Архипелага создавалась республика, которая по замыслу графа в дальнейшем бы присоединилась к России. Все это должно было привести к главной цели – ослаблению Великобритании. Как предполагал Ростопчин, австрийские политики с восхищением примут этот план, не будет против и Пруссия, но главную роль в его осуществлении должна будет сыграть Франция, которая не откажется от возможности нанести удар по Англии за счет захвата Египта. Для осуществления своих замыслов граф предлагал Павлу I принудить Данию и Швецию к возобновлению нейтралитета, направленного против британских судов, и предложить его Наполеону. Сам Ростопчин должен был уйти в отставку, чтобы в качестве частного лица провести переговоры сперва в Париже, а затем в Вене.   

Хотя в последнем графу было отказано, предложенный им план был принят к исполнению. Под давлением России до конца 1800 г. Швеция, Дания и Пруссия подписали договор о возобновлении вооруженного нейтралитета. 23 октября 1800 г. была составлена декларация ко всем державам о наложении эмбарго на все британские суда и товары в Российских портах. 22 ноября были прекращены долговые платежи по английским займам. В январе 1801 г. Ростопчин приказал Воронцову эвакуировать посольство из Лондона  в Гамбург. Война с Россией была чужда интересам Англии, поэтому ее правительство предпочло сохранять спокойствие, ожидая поворота во внешнеполитическом курсе Павла I.

Взгляды историков в отношении внешнеполитической деятельности Ростопчина не были едиными. Так издатель «Русского архива» П. Бартенев и Н.К. Шильдер называли «Записку…» выражением национальных чаяний, само ее появление означало отказ Павла I от романтической политики первых лет царствования и переход к «мудрой» политике Екатерины II.[36] А.А. Грачевский, В.О. Ключевский и М.В. Клочков, не  осуждая  «Записку…», тем не менее, старались подчеркнуть случайный характер ее появления.[37] А.А. Кизеветтер резко осуждал этот документ, называя его «легкомысленным дилетантизмом».[38]  В историографии советского периода этот вопрос долгое время практически не освещался и лишь в 60-е годы появились работы А.М. Станиславской, В.Б. Донадзе и Э.Д. Вербицкого.[39] Станиславская также называла внешнеполитические планы Ростопчина случайными, полагая, что Павел I  не собирался  их реализовывать. Донадзе напротив считал, что «Записка…» легла в основу курса русского правительства. Вербицкий, охарактеризовавший «Записку…» как «необычный по содержанию и последующей судьбе документ»,  проанализировав обстоятельства ее появления и реализации, пришел к выводу, что внешняя политика России не соответствовала замыслам Ростопчина. Современный исследователь В.Н. Виноградов считает  что «Записка…» не могла стать предвестницей нового курса, так как в ее основе лежал ложный постулат об отсутствии как у России, так и у Франции далеко идущих территориальных притязаний, что явно не соответствовало намерениям Наполеона.[40]

Анализируя внешнюю политику царствования Павла I и, переходя к оценке деятельности  Ростопчина, как руководителя коллегии иностранных дел, нужно отметить несколько важных обстоятельств. Граф, на которого было возложено большое количество иных обязанностей, долгое время практически не участвовал в делах ведомства, остававшегося под руководством Безбородко, действовавшего вполне в духе своей предыдущей политики вмешательства во внутренние дела Франции. Следствием этого и стала коалиция России, Австрии и Великобритании, действия русской армии в Италии и флота в Средиземном море. Поэтому резкое изменение курса российской внешней политики, начиная с лета-осени 1799 г., следует связывать именно с деятельностью Ростопчина. С самого начала он последовательно искал возможности для сближения с Францией для ослабления главного соперника России, по его мнению, Великобритании. В чем же причина такого отношения к этой державе? Ведь, как указывалось выше, граф непосредственно участвовал в составлении и ратификации целого ряда союзнических договоров с королевством. Ответ, по мнению автора, кроется прежде всего в личных качествах Ростопчина, сперва, как прекрасного исполнителя, действовавшего в духе распоряжений Безбородко, но в то же время владевшего в полном объеме информацией об истинных интересах Англии, ее закулисных интригах. Недружественное отношение британского кабинета к русскому корпусу в Голландии, оставленному союзником без всяческой поддержки, незавидное положение в котором оказался Суворов в Швейцарии, наконец, захват Мальты, а граф был Великим Канцлером мальтийского ордена, сформировали у Ростопчина негативный образ королевства, чужими руками добивающегося собственных целей. К тому же отношения между Англией и Россией в царствование Екатерины II, когда сформировались многие взгляды графа, были крайне обострены и «вооруженным нейтралитетом» и русско-шведской войной. Последовательная внешняя политика сперва Н.И. Панина, создавшего Северную систему, затем Г.А. Потемкина была направлена против британских интересов, на раздел двух слабеющих государств – Турции и Польши. Сближение в 90-х гг. Англии и России было вызвано во многом стремлением уничтожить французскую революцию. Поэтому план Ростопчина по разделу Турции нельзя назвать фантастическим, так как он совсем не вступал в противоречие с общим курсом внешней политики России великой императрицы, называвшей восточного соседа «материалом для исправления географических карт» и проведшей две победоносные войны с Османской империей, закончившиеся присоединением значительных территорий. В записке Безбородко от 1782 г. предполагалось, что в случае сохранения мира Россия не нуждается в новых территориальных приобретениях за счет Турции, кроме некоторых территорий в междуречье Буга и Днестра, Очакова и одного острова Архипелага для размещения военно-морской базы.  В случае войны князь планировал образовать новое, ориентированное на Санкт-Петербург государство Дакия из Валахии, Молдавии и Бесарабии, и даже восстановить Греческую империю, возведя на ее престол внука императрицы Константина Павловича. Екатерина II поддерживала эти идеи, что выразилось в «греческом проекте», продвигаемом ей в переписке с императором Австрии Иосифом II. Однако раздел Турции можно было совершить только при поддержке великой державы, поэтому императрица, кроме Австрии, претендовавшей на Боснию, Истрию, Венецианскую Далмацию и часть Валахии и Сербии, надеялась заинтересовать и Францию, предложив ей Египет. В 1793 г. план военных действий против Турции разрабатывал Суворов, предлагавший разделить ее между Россией, Австрией, Англией и Венецией. Экспедиция Наполеона убедила Ростопчина в интересах Франции на Ближнем Востоке. В свете указанного понятным становится и активное участие графа в присоединении Грузинского царства. Конечно, определенные колебания имелись, но здесь необходимо учитывать влияние крайне противоречивой натуры Павла I, которым принимались все окончательные решения. Известно, что Ростопчин по мере сил устранял вредные последствия таких колебаний. Как вспоминал Вяземский, однажды Павел поручил Ростопчину подготовить Манифест о войне с Англией. Граф попытался отговорить императора, но бесполезно. Когда на следующий день Ростопчин пришел во дворец, то узнал, что у царя плохое настроение. Тогда граф специально положил подготовленный им манифест на дно папки, отдавая на подпись другие малозначительные документы. Наконец, взбешенный Павел потребовал от него манифест. Ростопчин подал со скорбным лицом. Царь, увидев настроение своего фаворита, подписал документ, но предложил порвать его, если граф споет ему арию, что Ростопчин сразу же и сделал.[41] Эта история, сколь бы она неправдоподобной не казалась, тем не менее, служит отличной иллюстрацией обыденных нравов павловского двора. В другом случае Павел I, обнаружив во время парада, плохое качество русского сукна, поставляемого для изготовления мундиров, в гневе приказал Ростопчину  подготовить указ о передаче поставок английским фабрикантам. Граф пытался возразить, что такая мера губительна для отечественной промышленности, но царь остался непреклонен. На следующий день, когда Ростопчин запечатывал подписанный указ, для отправления  в Лондон Воронцову он поместил в конверт записку следующего содержания: «Не выполняйте этого повеления, потому что он не в своем уме». Император, заметив это движение, спросил своего фаворита, что он сделал? Когда граф отдал Павлу I конверт, тот сначала рассвирепел, но вскоре бросил письмо в огонь и поблагодарил Ростопчина. 

Следует отметить, что «Записка…» Ростопчина была направлена на далекую перспективу. Сам граф в 1810 г. писал великой княгине Екатерине Павловне, что не надеялся на ее реализацию. Внешняя политика России в последние месяцы царствования Павла I во многом противоречила планам Ростопчина. Так выполнялись условия оборонительного договора с Турцией от 23 декабря 1798 г., гарантировавшего ее территориальную целостность и направленного против Франции. Сближение с последней, хотя и воплотилось в планы похода в Индию, тем не менее, всячески блокировалось посланником в Париже Колычевым – сторонником проанглийской политики. Не началось и сближение с Австрией, напротив отношение к ней стало особенно враждебным. В сентябре 1800 г. Павел I даже планировал оккупировать Галицию. В тоже время, следует не согласиться со сторонниками мнения, что проект Ростопчина не воплощался в жизнь. Так или иначе, начали выполняться главные его пункты: был создан антибританский союз северных держав, началось очевидное сближение с Францией, Австрия же была бы вынуждена следовать политике, выгодной Наполеону, и соответственно  России, одновременно надеясь удовлетворить свои давние территориальные притязания на Балканах.

Как известно в девятнадцатом столетии восточный вопрос станет основным во внешней политики России, что указывает на прозорливость графа. В то же время сближение России с Англией, активно предлагавшееся Паниным, в результате привело к затяжным войнам, и разорительной для государства Отечественной войне 1812 г., которую можно было вполне избежать, если бы планы Ростопчина были реализованы до конца. Политики вернулись к этой идее только в конце XIX века, когда союз России и Франции надолго стал залогом стабильности в Европе. Граф был не единственным деятелем, вынашивавшим подобные проекты. Сторонниками сближения с Францией были Безбородко, П.В. Завадовский, В.П. Кочубей, Н.П. Румянцев, А.В. Куракин.  С замыслами раздела Османской империи выступали Безбородко, Суворов, Екатерина II. В 1801 г. А.К. Разумовским для Александра I  был составлен проект соответствующего по целям союза с Англией и Австрией. Таким образом, внешнеполитический курс Ростопчина нельзя назвать противоречивым и тем более фантастическим.

Государственная деятельность Ростопчина не ограничивалась рамками коллегии иностранных дел. Начиная с 31 мая 1799 г., он становится еще и главным директором почтового департамента. За то короткое время пока он занимал эту должность, граф успел осуществить несколько важных мероприятий: был введен весовой и полупроцентный сбор с денежных переводов и посылок; впервые вводилась пересылка денег за границу. По настоянию Ростопчина не был рассмотрен проект С-Петербургского почт-директора Пестеля, предлагавшего запретить пересылку писем, минуя почту, а для этого наделить представителей коронной администрации правом обыска проезжающих с целью изъятия частной корреспонденции. Наконец,  графом  был разработан крупномасштабный проект расширения почтовой службы: вместо существовавших 81 станции он предложил создать 377 губернских и уездных контор и 2795 почтовых станций. Однако по причине скорой отставки, ему не удалось участвовать в осуществлении своих планов.

Борьба дворцовых партий за влияние на императора стала причиной двух непродолжительных отставок графа. Так, в марте  1798 г. он потерпел поражение от придворной партии императрицы Марии Федоровны, возглавляемой царской фавориткой Е.И. Нелидовой, и вместе с другим царским любимцем Аракчеевым был отстранен от всех должностей и 3 июля отправился в отцовское имение. Но за это время он успел при поддержке князя Безбородко и обер-гардеробмейстера П.И. Кутайсова подготовить интригу, в следствии которой новой фавориткой Павла I стала А.П. Лопухина. Таким образом, ему удалось избавиться от влияния на императора эмигрантов, «нищих», как  их называл Ростопчин. Уже 24 августа 1798 г. он снова приступил к исполнению должности начальника военной канцелярии.

Следующая отставка произошла 20 февраля 1801 г., ровно за 3 недели до гибели Павла I. Новому любимцу императору петербургскому генерал-губернатору  графу Палену постепенно удалось поссорить Ростопчина с Кутайсовым, а Безбородко к тому времени уже умер. Назначенный в 1799 г. вице-президентом коллегии иностранных дел граф Н.П. Панин тоже являлся противником Ростопчина. Их разделяли как взгляды на внешнюю политику, так и личная вражда. У Ростопчина, впрочем, имелось значительное преимущество, он пользовался правом личного доклада императору. Федор Васильевич, занимая должность главного почт-директора и заведуя перлюстрацией писем, в ноябре 1800 г. обнаружил в письмах прусского посланника графа Лузи, упоминание о том, что Панин не одобрял запрет на выход из российских портов английских судов. После доклада Павлу I, Панин сразу же был выслан в Москву сенатором.  Но даже там Ростопчин продолжал преследовать своего соперника. Обнаружив при перлюстрации подозрительное письмо сомнительного содержания, написанное почерком, похожим на почерк Панина, Ростопчин до конца все не проверив, представил письмо Павлу I, как доказательство враждебности Панина. Император поверил и отдал приказ сослать последнего за 2000 верст от Москвы. Однако, неожиданно, обнаружился автор письма некий Приклонский, который, узнав о случившемся, специально приехал из Москвы и при поддержке Кутайсова был представлен Павлу I. Узнав об этом, царь будто бы воскликнул: «Ростопчин – настоящее чудовище! Он хочет сделать меня орудием личной мести; так пусть же последствия ее падут на  него самого».[42] Следствием стала немедленная отставка 20 февраля 1801 г. от всех должностей  с сохранением чина действительного тайного советника и ссылка в подмосковное имение Вороново. Как видно из этого, хотя Ростопчин пострадал от интриги, он и сам неоднократно пользовался этим средством для устранения своих противников.

Изменчивость настроений Павла I  отражалась не только  на Ростопчине, другой верный слуга императора Аракчеев, также дважды был отправлен в отставку. В первый раз 1 февраля 1798 г.,  когда оскорбленный им подполковник Лен застрелился, и во второй, в сентябре 1799 г., когда скрыл от царя факт кражи нескольких аршин галуна со склада, который охранял караул под командой его брата. Эта отставка оказалась последней для Аракчеева и до конца царствования Павла I, он был вынужден находиться в деревне. Несмотря на то, что служебная деятельность Ростопчина почти не пересекалась с Аракчеевым, надо полагать, что в их отношениях как царских фаворитов существовал элемент соперничества. По крайней мере, продолжительность отставки последнего указывает на то, что Ростопчиным возможно предпринимались определенные усилия для предотвращения его возврата ко двору. На это указывает и их нескрываемая вражда в царствование Александра I.

Оценивая государственную деятельность Ростопчина в царствование Павла I, следует избегать устойчивых стереотипов, обычно присутствующих в научной исторической литературе относительно деятелей указанного периода по нескольким причинам. Во-первых, противоречивое поведение первых лиц государства часто было отражением неуравновешенности императора, нестабильного положения при дворе, боязни за собственную судьбу. За год до отставки граф писал Воронцову: «…Труды мои напрасны. Я ни на что не годен, и только убиваюсь, глядя на то, что делается и чему воспрепятствовать не могу. Узнайте же раз и навсегда, что Государь ни с чем не говорит ни о себе, ни о делах. Он не терпит, чтобы ему заикались о них; он отдает приказания и требует беспрекословного исполнения …Вы зовете меня министром, а я не более чем секретарь».[43] На этом фоне, как было показано, Ростопчин проводил четкую и осознанную политику, отражавшую интересы государства в его собственном видении, колебания которой были вызваны, прежде всего, сменой настроений у императора. Во-вторых, к Ростопчину  нельзя применять распространенный эпитет гатчинца, как бездушного и неумного человека – машины, поклонника прусских порядков до безумства преданного Павлу I, наконец, стяжателя. Адам Чарторыжский вспоминал: «Ростопчин был одним из самых усердных посетителей Гатчины и Павловска до восшествия на престол Павла I. Это был, я думаю единственный умный человек, привязавшийся к Павлу до его воцарения».[44] Такой же точки зрения придерживался и исследователь жизни и деятельности Павла I  К. Валишевский, охарактеризовавший двор великого князя, как сборище людей «небольшого ума и еще более слабого характера», но отмечавший, что Ростопчин занимал среди других фаворитов особое место, являясь лучшим другом цесаревича и преданным слугой и, в то же время, тонким актером, преследовавшим собственные цели.[45] Несмотря на тот безусловный факт, что в глазах современников и в своих собственных, он являлся фаворитом,  Ростопчин был, пожалуй, единственным человеком столь высокого положения, который не боялся высказывать царю свое, часто противоположное мнение. Одним из ярких примеров такого поведения, было его заступничество за императрицу Марию Федоровну, когда Павел I уже собирался оформить скандальный развод. В течение всего царствования Ростопчин  ни разу не отступился от своей дружбы и почитания А.В. Суворова. Во время Итальянского похода именно Ростопчин становится для великого полководца адресатом, с которым он делится своими гневными мыслями относительно действий австрийского Гофкригсрата.[46] Граф выступает защитником великого полководца. 7 августа 1799 г. он писал: «Заклинаю Вас спасением Европы, славою Вашей, презрите действие злобы и зависти, вы им делами Вашими с малых лет подвержены были; Вам должно все повиноваться и когда сама Франция ждет участи своей от руки Вашей, то, как могут заграждать путь Вам, те, коих вы научили побеждать и остановили бегущих, забывающих стыд, верность и страх Господень; увенчайте себя новою славою -  презрением тварей, недостойных чувствовать силу добродетелей, Вас украшающих…».[47] Учитывая отношение Павла I к Суворову, надо понимать всю смелость человека, единственного из высших должностных лиц государства присутствовавшего у смертного одра великого полководца. На отсутствие рабских черт в поведении Ростопчина при дворе указывали и некоторые современники.[48] Нельзя считать Ростопчина и поклонником прусских военных порядков, хотя он почитал личность Фридриха Великого, но о прусских военных порядках и солдатах отзывался с иронией: «Они меня не удивили. Я игрывал ими маленький; оловянные, коих продают ниренбергцы, деревянные, что делают у Троицы, глиняные, что обжигают в Калуге, и живые, коих я видел, - все одинаковы… Кто видел одного прусского солдата, тот видел всю армию. Она походит на эликотовые часы, в коих механика отменная, а корпус безобразный».[49] Позже он писал своему другу князю П.Д. Цицианову: «Жаль, что и в армии все делается для глаз, а не для истинной пользы; и на что из человека, который 30 лет почитался лучшим творением Божиим, делать капралу машину, которая вместо пружин командою действует лишь руками, ногами и зубами. Этот шаржир-марш не помешал ни Суворову бить французов, ни тебе азиатцев».[50]

Как ни странно, но такое достаточно независимое поведение Ростопчина, по отзывам современников еще больше приближало его к императору. Так Булгаков замечал, что Павел имел к своему фавориту неограниченное доверие.[51] О любви императора к Ростопчину вспоминал и его недоброжелатель Панин.[52] Надо отметить, что и граф отвечал преданностью. После смерти царя существовало мнение, что отставка Ростопчина была задумана и исполнена заговорщиками, и, прежде всего, Паленом, стремившимися лишить императора наиболее преданных людей. М.А. Дмитриев предполагал даже, что не случись отставка, то и убийство бы не состоялось.[53] Но даже обласканный Павлом, Ростопчин  своим поведением показывал обществу, что он не является временщиком и стяжателем. Так известно, что он отказался от княжеского титула и до конца царствования, занимая несколько важнейших должностей, довольствовался жалованием третьего присутствующего в коллегии иностранных дел. После смерти Безбородко, не желая занимать пост канцлера, Ростопчин предлагал его своему другу послу в Англии  Воронцову.[54]

В то же время государственная деятельность Ростопчина в царствование Павла I, и, прежде всего внешнеполитическая, с трудом поддается оценке, в силу ее краткосрочности. Многие  из его проектов находились лишь в начальной стадии реализации, когда  их инициатор был отставлен от своих должностей. Тем не менее, именно Ростопчиным были заложены некоторые перспективные для российской и европейской внешней политики направления, что, несомненно, является его большой заслугой как государственного деятеля.

НАЗАД К ОГЛАВЛЕНИЮ